Схиархимандрит Иоаким (Парр), настоятель монастыря преподобной Марии Египетской в Нью-Йорке, на протяжении многих лет занимается миссионерской деятельностью, организует помощь бездомным. Летом 2011 года отец Иоаким посетил несколько монастырей в России и разговаривал с монахами и монахинями, мирянами, детьми. Он говорил с ними о любви: бесконечной, бескорыстной любви Бога к человеку и любви ответной, которую ждет от нас Спаситель. Публикуемый ниже разговор отца Иоакима с сестрами одного российского монастыря вошёл в книгу «Беседы на Русской земле».
 |
|
Схиархимандрит Иоаким (Парр) |
Мы, монашествующие, должны забыть, какого мы пола, женского или мужского. Мы — монахи. Господь призывает нас жить вне тех слабостей, причиной которых является наш пол, и в Нем стать едиными. Когда в мужских монастырях мы начинаем осознавать себя прежде всего как мужчин, мы наносим вред нашей монашеской жизни, потому что одновременно с этим в нашей жизни начинают преобладать агрессия и чувственность. То же происходит и среди монахинь. Когда женские чувства преобладают, жизнь значительно осложняется. Бог есть простота, а человек — существо сложное. Эта мысль звучит, конечно, немного как философская концепция, но это означает, что Бог есть исключительно Тот, Кто Он есть, сложностей в Нем нет никаких, как нет отклонений у прямой линии в геометрии. Это мы и обозначаем словом «простота». Когда в мир привносится сложность, тогда вещи становятся запутанными. Например, кто-то вам задает вопрос, и вы в течение часа даете ему ответ — предмет вашего разговора становится очень сложным. Но если ваш ответ «да» или «нет», то разговор становится простым и понятным. Допустим, у нас есть несколько досок одинакового размера — одинаковой ширины, длины, высоты. Это просто доски. Можно взять тысячу таких досок и сложить их вместе, они идеально подойдут друг другу и будут представлять некий единый объект, потому что они просты. Если взять доски разных сечений, разной толщины, гладкие, оструганные, округлые и попытаться их сложить вместе, полученный объект развалится, потому что доски не смогут составить единую фигуру. Вот так и монастырь. Чем более мы подобны Богу, тем лучше мы вместе можем составить единый организм. Чем сложнее мы становимся, чем больше мы собой озабочены, тем меньше мы представляем собой единый организм. Кто мы: простые доски, которые Господь складывает в единое строение, или мы — набор кривых бревен, которые сложить вместе никак невозможно?
Благодатью Божией мы имеем великую возможность стать святыми. Но существует только один путь к святости: смерть самому себе. Апостол Павел говорит: И уже не я живу, но живет во мне Христос (Гал 2, 20), — и как только это становится реальностью в жизни конкретного человека, любой с вами может ужиться и вы можете ужиться с каждым. Святитель Игнатий Брянчанинов в книге «Приношение современному монашеству» говорит о том, что одно из великих чудес монашеской жизни состоит не в том, что я могу ужиться с кем-то, но в том, что другие оказываются способны ужиться со мной. Если бы у нас появилась возможность клонировать себя, соблюдая детальную точность во всех телесных, духовных, социальных аспектах нашей личности, клонировать себя со всеми нашими достоинствами и недостатками, а затем поставить перед собой эту совершенную копию себя самого, мы бы обнаружили, что этот клон доводит нас до такой степени безумия, что мы готовы убить свою собственную копию. Именно это мы и делаем с другими людьми и даже не догадываемся об этом. Причина же, по которой мы об этом не догадываемся, в том, что центр нашей жизни — это мы сами, а не Христос. Если бы Христос был центром нашей жизни, мы смогли бы полюбить каждого, мы никогда бы не раздражались, не выходили бы из равновесия. Но мы раздражаемся, волнуемся, переживаем, потому что любим прежде всего себя.
Если говорить лично обо мне, то моя внутренняя жизнь находится в состоянии полного беспорядка. Я говорил матушке настоятельнице, что меня чрезвычайно смущает то, как меня принимают в вашей обители, — мне хочется убежать и спрятаться, потому что я понимаю, кто я есть на самом деле. И если ты пытаешься понять, кто ты, и Бог благословляет тебя этим пониманием, то ты осознаешь, что в тебе нет ничего достойного любви — кроме того, что Бог возлюбил нас Первым. Бог любит нас не за то, что мы можем или не можем делать; Он нас любит потому, что Он нас создал. И что бы мы ни совершили, Он не прекратит нас любить.
Вот это должны научиться делать и мы. Но проблема заключается в том, что мы любим себя. Вы скажете: «Нет, я себя не люблю». Когда мне так говорит один из моих монахов, я ему отвечаю: «Присядь, я сейчас тебя сфотографирую, а фотографию отдадим иконописцам, ведь среди нас живет святой!»
Я научу вас трем вещам. Первое — υπακοή ζωή (послушание — это жизнь — греч.). Второе — лучше быть послушным, чем правым. Третье — если ты не умрешь прежде чем ты умрешь, ты умрешь, когда ты умрешь[1].
Одно из чувств, с помощью которого человек приобретает знание, это зрение. И тем не менее, ничто нас так сильно не подводит, как зрение: «Я думала, что произошло вот это; я думала, что это было таким маленьким; это было другого цвета и т. д.». Мы это знаем, но и осознавая свое ограниченное видение ситуации, мы все равно очень его ценим.
Все, что вам нужно, чтобы стать святыми, — всего в этом монастыре есть сполна. Не нужно ни ходить куда-то еще, ни искать чего-то иного. Вам только нужно выступить на брань против самих себя, против своих страстей.
Мы все чрезвычайно скверные чада своего Творца. Один из моих братьев был психологом. Как-то раз, лет сорок назад, когда в США впервые появилась мода рассуждать о том, как дисфункция внутри семей, которая влияла на нас в детстве, обусловливает наши поступки во взрослой жизни, я разговаривал на эту тему со своим братом, и он поставил передо мной вопрос: «А можно ли вообще говорить о “правильно функционирующих” семьях?» Он говорил: «Посмотрите на человечество, на Божию семью, — она совершенно дисфункциональна!»
В вашем городе жил великий святой. Я не знаю, насколько это правда, но один старый епископ — это был архиепископ Аверкий (Таушев) (1906–1976) — рассказал мне следующее. Он очень интересовался психологией, и однажды какой-то студент сказал ему, что святой Иоанн Кронштадтский читал Зигмунда Фрейда и что ему (студенту) было бы очень интересно узнать мнение архиепископа Аверкия по данному вопросу. Студент спросил:
— А вы слышали о Зигмунде Фрейде?
— Конечно, слышал, — ответил архиепископ.
— Владыка, неужели вы верите в психические заболевания?
Архиепископ сказал:
— Конечно, я это вижу каждый день. Каждый, кого любит Бог и кто, несмотря на это, готов по собственной воле совершить грех и не любить в ответ, подлинно психически болен.
Представляете, кто мы?
Монашеская жизнь существует для того, чтобы помочь нам умереть для себя. Подумайте, сколько мы потеряли впустую времени и сил, переживая о том, что делают и что говорят другие люди, вместо того чтобы переживать о том, что делаем и говорим мы сами? Модель поведения, которой мы должны подражать, дана нам Христом: Он пришел на землю не для того, чтобы служили Ему, но чтобы послужить Самому; Он пришел, чтобы любить. Мы должны от Него этому научиться. Если ты не любишь всех, ты любишь только себя и никого более, потому что любовь не делает различий. В противном случае речь идет не о любви, а о самоублажении.
Единственная реальная свобода для нас, как и для любого Божия творения, заключается в послушании. Это так, потому что Бог сотворил нас; Он знает: это для нас самое лучшее. И если мы послушны Ему, то мы делаем то, для чего мы были сотворены. Например, у нас есть автомобиль и вместо бензина мы заливаем в топливный бак сироп — мы не сможем завести даже самый хороший автомобиль, потому что он сконструирован не под это топливо. Если мы оказываем послушание самим себе, а не Богу, то в рай мы не попадем, потому что мы были созданы ни для чего другого, как для того, чтобы любить Бога и любить ближнего.
Мы о любви не знаем ничего. Посмотрите на самих себя! Никто из нас не сможет любить всех, если мы не верим в Бога. Важно знать, во что ты веришь. Каждый из нас живет для себя даже в монастыре, и из-за этого теряется всякий смысл нашего в нем пребывания.
Общаясь с монахинями, я всегда им говорю: сильные эмоции, которые присущи женщинам, являются для них одновременно благословением и проклятием. Но не сами эмоции составляют проблему, а доверие им. Из-за эмоций женщины живут как бы внутри водоворота: если даже не ваши эмоции придадут ему силу, то эмоции вашей соседки. Приезжаешь в монастырь к сестрам и, вместо того чтобы испытывать постоянную радость в общении со Спасителем, продвигаешься через поле эмоций. Признак любви, любви духовной, — это радость. Это не означает, что мы должны бегать, хохотать и кричать. Это означает — знать, для чего мы здесь находимся, радоваться тому, что Бог посылает нам все то, в чем мы нуждаемся. Когда вы встаете утром, вы должны благодарить Бога за то, что Господь дал нам еще один день для покаяния. А часто нашей первой мыслью утром является: «Опять мне идти в храм, опять мне идти на работу, куда я опять положил свои таблетки?» Что же с нами не так? Мы влюблены в себя, мы эгоцентричны.
Я думаю, вы все читаете Священное Писание, а если по каким-то причинам мы не имеем возможности его читать, мы слышим, как его читают в храмах. Господь Иисус Христос говорит нам: Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне (Мф 25, 40). Что если бы мы могли лицом к лицу встретить Христа в церкви, а мы пришли туда (как часто приходим) раздраженные и злые, что бы Он сказал нам? Что же с нами? Повторяю: мы влюблены в себя.
Возьмем опыт молитвы — или, скорее, отсутствие такового. Вы все представляете, что такое метеоритный дождь. Когда метеорит попадает в атмосферу, его охватывает пламя и он разрывается на множество кусочков, падающих подобно некоему метеоритному душу. В нашей голове, когда мы пытаемся творить молитву, происходит нечто подобное. Тысячи мыслей, которые с Богом никак не связаны, проносятся у нас в голове. Это потому, что мы любим себя, а не Бога.
Один из великих западных отцов, святой Венедикт, отец западного монашества, говорил, что монашествующие должны искать Христа во всех проявлениях жизни, не предпочитая Ему ничего — ни себя, ни свою семью, ничего. Но знаете что? Мы предпочитаем Ему все что угодно.
То, о чем говорит Господь, очень просто, но мы все неимоверно усложняем и запутываем. Он нам говорит: Имея очи, не видите? имея уши, не слышите? (Мк 8, 18). Это потому, что мы желаем исполнения своей собственной воли всегда, мы делаем только то, что приносит нам удовольствие, и, ублажая себя, мы или становимся рабами того, что нам приятно, или раздражаемся, потому что не получаем этого в достаточной мере. Я молюсь, чтобы Бог никогда не дал вам того, что вы у Него просите, но дал то, в чем вы нуждаетесь, потому что вы, как и я, неразумны и мы не знаем, что нам нужно, но знаем только то, что мы хотим.
Я сюда приехал как эксперт только в одном: как совершить грех. Я всегда это делаю. Вот и все мое знание. Но я боролся за то, чтобы понять, что представляет из себя монашеская жизнь. Господь явил на мне Свою милость, и я бы хотел поделиться с вами опытом этой борьбы, чтобы спасти вас от встречающихся на этом пути ловушек, главная из которых — наше собственное «я». На земле нет человека, который принес вам больший вред, который лгал и обманывал вас больше, чем вы сами себя. И теперь объясните мне, по какой причине вы доверяете себе? Мы должны доверять Богу, доверять друг другу, но не себе.
Самое сложное послушание в монастыре — это послушание настоятеля или настоятельницы. Я объясню, почему это так. Игумен или игуменья, как и все остальные члены монашеской общины, должны искать Бога и служить своим братьям и сестрам. Но разница между вами заключается в том, что вы отвечаете только за себя, а игумен или игуменья отвечают еще и за каждого из вас. В день Страшного Суда ваша игуменья встанет рядом с вами, и, когда вы будете судимы, вы будете судимы вместе с ней. И Бог спросит вас: «Любили ли вы вашу игуменью и оказывали ли вы ей послушание?» А настоятелей спросит: «Любили ли вы каждого и служили ли вы всем?» Мое спасение зависит от моих братьев, а их спасение зависит от меня.
Дорогие сестры, понимаете ли вы, что такое покаяние? Когда мы принимаем постриг, нам говорят, что монастырь — это место нашего покаяния. Что это означает? Если вы не знаете, то вы покаянием не занимаетесь! Господь повелевает нам через Иоанна Предтечу: Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное! (Мф 3, 2). Вы каетесь? И что это значит — каяться? Помните, Понтий Пилат спрашивал Господа: «Что есть истина?» А мы спрашиваем: «Что есть покаяние?» Как можно каяться, если я не знаю, что это такое? Покаяние — это не жизнь в нытье и несчастье, это не пытка, которой мы пытаем сами себя или других. Покаяние — это радикальное изменение направления жизни человека. Если ты шел на север, а теперь идешь на северо-восток, это — не радикальное изменение. Радикально поменять направление будет означать идти не на север, а на юг. Итак, какое направление имеет ваша жизнь? Только не отвечайте мне, каким оно должно быть, ответьте, какое направление ваша жизнь имеет сейчас. Я могу сказать вам, в каком направлении следует моя жизнь — в направлении самого себя, в то время как должна она следовать туда, где Бог. Господь говорит: для того чтобы жить, мы должны умереть, для того чтобы найти нашу жизнь, нужно ее потерять. Если вы хотите следовать за Мною, вы должны взять крест, отречься от себя и следовать за Мной (см.: Мф 16, 24). Господь говорит, что единственный путь следовать за Ним — это умереть для себя и жить в Нем. Вот это радикальное изменение направления нашей жизни. Господь думает о нас, промышляет о нас и любит нас постоянно. Постоянно, иначе мы бы просто не существовали. Если все хорошо, то в сутки из двадцати четырех часов вы подумаете о Боге десять минут, остальное время будете думать о себе. Если бы из двадцати четырех часов Бог помнил о нас только десять минут, мы бы не существовали. Если, создав семью, мы бы работали для пропитания своих близких десять минут в день, мы бы с голоду умерли. Если бы, поступив в университет, мы бы учились десять минут в день, мы бы учиться никогда не закончили. Если мы хотим попасть в рай, хотим быть с Богом, но посвящаем Ему только десять минут, а остальное время посвящаем заботам о себе, мы никогда не найдем Бога.
Недавно я провел два дня в Оптиной Пустыни. Отцы пригласили меня в Иоанно-Предтеченский скит. Я поблагодарил настоятеля скита отца Тихона за эту возможность: «С момента выхода из самолета я только и делаю, что говорю. А сюда я приехал послушать вас». Но получилось так, что я опять проговорил несколько часов, беседуя и отвечая на вопросы, которые были совершенно такие же, как и в других местах, которые я посещал, — все те же вопросы, которые каждый из нас задает себе. Я ему сказал: «Разница между вашими и моими монахами не в поведении. Они ведут себя одинаково — та же самая борьба, то же самое внутреннее напряжение, потому что все это свойственно всем людям… Разница между моими монахами, живущими в Америке, и вашими заключается в том, о чем сказал Господь Иисус Христос: Блаженны невидевшие и уверовавшие (Ин 20, 29). Вы здесь живете, вы окружены святыми местами, у вас есть святые мощи; здание за зданием отдают Церкви, но вы по-прежнему испытываете сомнения в вере. Как и мы, вы по-прежнему продолжаете грешить». Когда Господь жил на земле, люди видели, как Он ходил по воде, даровал зрение слепым, воскрешал мертвых, — и все равно они терзались сомнениями. Причина же этого заключается в том, что они безумно любили себя.
Дорогие сестры, ваша духовная жизнь — полный хаос, навести порядок в котором может только Бог. Но вы должны дать Ему возможность сделать это, вы не можете бороться с Богом. Если вы хотите быть первыми, вы должны стать последними.
Я всегда нахожу очень печальным и странным, когда священники собираются вместе на богослужение и начинают друг друга спрашивать: «Тебя когда рукоположили? Какие награды имеешь? За кем я должен встать по старшинству?» Это просто безумие! Ни у кого нет права стоять в святом алтаре. Даже просто находиться в алтаре — уже за пределами нашего достоинства. Но мы в алтаре хотим знать, кто из нас первый. Какие мы сумасшедшие люди. Мы заходим в чертоги Бога Живаго, где Господь раскрывает Себя в полноте, где Бог живет с нами, и первая наша мысль: «Мне холодно! Мне жарко! Я устал или устала, у меня болит спина или нога; эта такая, а эта вот такая». Но и после такого отношения к святыне совершается Таинство из Таинств — Бог все равно нас любит. Это настолько потрясающе!
 |
|
Схиархимандрит Иоаким (Парр) |
— Батюшка, с чего нужно начинать, чтобы перестать любить себя?
— Прежде всего надо понимать, что любовь к себе — это не любовь, это прельщение. Это страх, самомнение, которые съедят вас заживо и делают вас безобразной. Люди, которые любят себя, ни с кем жить не могут. Встречали ли вы человека, который, видя, что вы, зайдя в комнату, поставили что-нибудь на стол, говорил вам: «Нет, ты это не туда поставил, надо поставить только вот так»? Откуда мы такие взялись сумасшедшие?
Один раз я приехал в женскую обитель — кстати, я не придираюсь к монахиням, монахи делают то же самое. Но тот случай, о котором я хочу рассказать, произошел в женском монастыре. Я тогда проходил курс лечения, температура то поднималась, то падала, давление скакало, и изза своих болячек я вынужден был сидеть в церкви рядом с окном, потому что иначе начинал задыхаться. У окна, где я сидел, был маленький круглый столик, на котором стояла лампа. Подошла монахиня, включила лампу: «Батюшка, я включу свет, чтобы вам было чуточку посветлее». Я говорю: «Спасибо». Через пять минут подходит другая монахиня: «Ой, батюшка, вам, наверное, свет мешает», — выключила. Некоторое время спустя приходит третья монахиня, включает свет и говорит: «Батюшка, что же вы в темноте сидите?» Все это во время службы. Я спрашиваю настоятельницу: «Что у вас за сестры такие беспокойные?!» Я в храме сижу, молюсь у окна, а они думают об этом глупом свете, темно батюшке или батюшке светло. Это все равно что если бы Господь сейчас пришел в эту комнату, а кто-нибудь из вас сказал: «Ой, Господи, позволь я Тебе волосы поправлю», — мы что, сумасшедшие? Но мы это делаем каждую секунду.
— Сестры просто хотели угодить…
— Нет, сестры хотели угодить сами себе. В данном случае важно было не сделать добро, а получить от меня требуемую реакцию. О чем (вы точно знаете) я, будучи монахом, определенно нуждаюсь? В молитве. Мне не нужна еда, мне нужны ваши молитвы, мне нужно ваше свидетельство веры, мне нужно, чтобы вы мне показали, как любить Бога. Все остальное я могу сделать сам. И я не хочу сказать, что я не благодарен за подобные вещи, но они мне не нужны и вам не нужно озабочиваться ими.
— Батюшка, вопрос по поводу внешнего порядка. В одной книге об Афонских старцах описывается, как к старцу приходили новоначальные послушники, а он очень дорожил установленным порядком. Он предупреждал новоначальных, чтобы они ничего не меняли: «Два раза предупрежу, на третий пойдешь вон из кельи». В монастырях с большой традицией есть вещи, установившиеся столетиями. И там действительно этим дорожат. Например, в одном монастыре сестры показывают кастрюлю, которой пользовались несколько поколений монашествующих этой обители. А в монастырях, которые недавно организовались (как наш), это отчасти выглядит смешно. Например, кто-то говорит: «Полтора месяца у нас здесь так принято, это традиция монастыря». Кто-то ушел с послушания, поставили новую сестру на это послушание и говорят: «Вот уже три дня, и это традиция нашего монастыря». Но хуже, когда приходят новые люди и даже этот маленький порядок начинают разрушать. Нельзя ли сказать, что пусть даже в таких внешних вещах люди все равно должны проявлять послушание? Это все-таки лучше, чем когда никто не соблюдает никаких традиций и начинаются анархия и хаос.
— Проблема состоит не в том, что_ мы делаем, что_ наполняет жизнь святостью или лишает святости. Проблема в том, почему мы это делаем. Если в монастыре сложилась определенная традиция совершения тех или иных дел, важно не то, что_ при этом делается, а то, почему мы не хотим следовать заведенной традиции. Двадцать лет там стоит эта кастрюля или тридцать, не важно; важно, чтобы ты делал то, что тебе поручено, из послушания. Структура монастыря существует для того, чтобы воспитать наше послушание. Послушание выше того, какие именно работы выполняются. У нас есть закон. Бог дал нам закон. Наша Церковь дала нам законы. И все эти законы были созданы для того, чтобы укрепить взаимоотношения человека с Богом. Закон не выше наших взаимоотношений с Богом, взаимоотношения превосходят закон. Я дам вам самый простой и очевидный пример. Церковь говорит, что каждый православный христианин должен соблюдать пост. Есть, однако, одно исключение: те, кто не грешат, не нуждаются в посте. Почему мы постимся? Потому что мы грешники. Мы постимся для того, чтобы победить грех и научиться любить Бога. Мы не постимся ради того, чтобы поститься. Мы постимся, чтобы быть свободными от страстей.
Если вы не против, я скажу еще пару слов о нашем монастыре. Мы — собрание падших грешников. Мы все умеем грешить лучше, чем делать что бы то ни было еще. Но мы пытаемся исправиться. Я постоянно говорю монахам: «Вы пришли в монастырь для того, чтобы найти и полюбить Бога. Послушание — это путь, следуя которым, вы достигнете этой цели. Молитва — это самое главное дело, которое может делать монах. Вы пришли в монастырь не работать. Работать можно и в миру. Вы пришли в монастырь не для того, чтобы кого-либо чему-либо учить. Вы пришли учиться. Некоторым монахам с этим сложно согласиться. Я им говорю: «Если ужин подгорает, пусть он вообще сгорит, но позволения не присутствовать на вечернем богослужении не будет иметь никто». Если мне на это скажут: «Что же делать, ведь еда сгорит!» — я отвечу: «Пусть лучше сгорит еда, чем сгоришь ты. Мы поедим сгоревшую пищу, но мы помолимся». Я прихожу в ужас, когда посещаю монастыри и вижу, что насельники не приходят на службу из-за того, что они, например, готовят трапезу для посетителей. Посмотрите сами на себя, вам не нужно есть! Ни один из вас с голоду не умрет! Будьте в церкви и молитесь, кормите прежде всего свою душу, не волнуйтесь о своем теле, оно умрет в любом случае. Некоторые из нас ближе к концу жизни, чем другие, но наши души по-прежнему голодны. Они изголодались по Богу, а мы еще больше морим их голодом, при этом нашпиговывая свои тела.
Я говорю своим монахам: «Если тебе нужно куда-то идти, иди, но к службе ты обязан вернуться в монастырь. Если это время застигнет тебя в середине дела, остановись и вернись. Иначе — зачем мы здесь, если мы не молимся?» Например, сегодня я опоздал в церковь и могу назвать вам множество причин, почему это произошло. Но в действительности причина заключается в том, что я ленив, что я хотел спать и заснул, и я прошу за это вашего прощения. Если мы ставим Бога выше всего, а вслед за Ним — наших братьев и сестер, мы обретем совершенный сердечный мир. Ничто не будет нас беспокоить. Мы ни о чем не будем переживать. Ни на кого у нас не будет брани. Кроме самих себя!
Я хочу рассказать вам одну историю про раввина. Был мужской монастырь, очень большой и очень богатый. Когда-то в нем жило много монахов, но постепенно братия стали стареть, болеть, а потому в церковь многие из них таскали за собой скамейки и подушки, на которых они могли бы сидеть. Кому-то под ноги был нужен коврик, кому-то хотелось укутаться в шаль — вот такая вот ерунда получалась: «Мне должно быть удобно во время службы». Вот так они и молились, без любви и горения. Их больше волновало свое положение в монастыре, чем то, что они находились в присутствии Бога. Постепенно монастырь начал разваливаться. Новых монахов не было, а старые постепенно умирали, подобно листьям, которые падают с дерева. Монахи видели происходящее и пребывали в унынии. Однажды в двери монастыря постучался раввин, который сказал открывшему ему монаху:
— Я бы хотел поговорить с настоятелем.
— Подожди здесь, — ответил ему монах и пошел к настоятелю.
— Что он хочет? Я никаких раввинов не знаю, — удивился настоятель, когда монах доложил ему, что его ждет раввин.
— Я не знаю, что он хочет.
— Иди, спроси.
Монах вернулся к раввину и задал ему этот вопрос.
Раввин ответил:
— Я уже стар и скоро умру. Жить мне негде, а у вас монастырь большой. Я видел, что в лесу у вас есть брошенная келья. Если вы разрешите, то я буду в ней жить и молиться, пока не придет смерть.
Игумен рассудил, что этот брошенный домик монастырю не нужен, и позволил раввину поселиться в старой келье.
Всю осень раввин провел в своем новом доме в молитве. Пришла зима, потом весна, и настоятель послал братию в лес за дровами. Вернувшись с послушания, братия с удивлением рассказали настоятелю, что в своей маленькой избушке раввин каждый день молится.
Настоятель заинтересовался и решил сходить в лес сам. Когда он подошел поближе к избушке, раввин выбежал ему навстречу, обнял его и сказал:
— Я очень вам благодарен. Я молился все это время, и Бог сказал мне, что в вашем монастыре живет Мессия.
Настоятель изумленно переспросил:
— Кто у нас живет?
И раввин повторил:
— Среди вас живет Мессия!
Настоятель посмотрел на него и решил, что раввин просто сошел с ума. Он вернулся в монастырь, и братия стала расспрашивать его:
— Ты видел его?
— Да, я его видел.
— И что же он сказал?
— Он сказал, что среди нас живет Мессия.
Все стали ерничать и отмахиваться. Но в эту ночь настоятель никак не мог уснуть и все думал: «А если Мессия и правда живет среди нас?» Он начал размышлять: «Может, этот или вот этот, может, это он или вот он, а может, это вообще я?» На следующее утро, когда настоятель пришел в храм, он начал наблюдать за своими монахами: «Может, Мессия этот, а может, вот тот?» А монахи, встречая друг друга в храме, не могли не спрашивать себя: «А что если вот этот человек действительно Мессия? А что если этот? И если это действительно Он, то как мне вести себя рядом с Ним?» И постепенно каждый стал относиться к другому так, как будто среди них на самом деле жил Мессия. Они начали больше молиться, петь с радостью, стали относиться друг ко другу с любовью, терпением и нежностью. К ним стали присоединяться новые монахи, а монастырь стал расти все больше и больше. Но с годами монахи стали забывать, для чего они находятся в монастыре, и монастырь снова стал разваливаться и в конце концов окончательно закрылся.
Я спрашиваю вас, сестры: может быть, Мессия живет среди вас? Если Он живет среди вас, то относитесь ли вы к Нему так, как должно? Господь говорит: Видевший Меня видел Отца (Ин 14, 9). Также Он сказал: Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне (Мф 25, 40). Поверьте, среди вас живет Спаситель, Он в вашей сестре, но вы не отнеслись к Нему так, как должно относиться к Мессии. И когда мы придем на Страшный Суд, Господь нам скажет:
— Уходи, Я не знаю тебя. Я был голодным, ты Меня не накормила; Я был грустен, ты не успокоила Меня; когда Я замерзал, ты не согрела Меня.
Вы ответите:
— Господи, да когда я так к Тебе отнеслась?
И Он назовет по именам каждую из ваших сестер и спросит:
— Помнишь? Помнишь?
Сестры, еще раз хочу задать вопрос: вы верите Богу или вы думаете, что Он — лжец? Если мы не делаем того, что Он говорит, либо мы глупы, либо мы в действительности считаем, что Он — лжец.
Почему этот монастырь не является святым? Он не является святым, потому что вы любите себя больше, чем Бога. И если вы ответите мне на это «нет», то я скажу: «Покажите мне среди вас хотя бы одну сестру, которую вы любите больше себя». И вы ответите: «Ну, я же не могу всех любить одинаково!» Вот это именно и означает, что вы любите прежде всего себя. И если вы любите себя, то вы не любите Бога. Так зачем вы в этом случае занимаете здесь место? Как говорят у нас в Америке, человек может быть или частью решения проблемы, или частью самой проблемы. Так кто же мы? Или вы вносите вклад в то, чтобы этот монастырь становился святым местом, или вы убиваете себя и сестер вокруг.
— В Древнем Патерике описывается случай: старца упрекали в том, что он одного послушника больше любил, чем остальных. Старец говорит: хорошо, давайте я покажу, по какой причине я его больше люблю. Он стучится в келью одного послушника и просит его выйти, тот отвечает, что сейчас не может. Второму стучит, и у того тоже какие-то дела. Стучится к тому, которого больше любит, а тот в это время переписывал Священное Писание, и он, не дописав букву, сразу вышел. Вот поэтому, говорит затем старец, я и люблю его больше. В жизни так и получается, что тех людей, которые более жертвенные, более отзывчивые, любишь больше.
— Я вам расскажу историю, которую я вспомнил, пока слушал вас. Одну из моих сестер зовут Катрин. Она рыжая, и темперамент у нее такой же огненный, как и ее волосы. Когда ей было семнадцать лет, она в чем-то провинилась. Мама позвала ее и стала было отчитывать за содеянное, но Катрин сказала:
— Мама, иногда я бы предпочла, чтобы ты меня ударила, чем слушать твои нотации.
Не успела она закончить фразу, как мама влепила ей пощечину и сказала:
— Катрин, я тебя люблю, поэтому я тебя и поколочу, и прочитаю тебе нотацию.
Мудрость отцов Церкви не обязательно состоит в том, чтобы мы, читая их, обязательно делали именно то, что делали они. Житие святого Антония Великого дано нам не для того, чтобы мы сразу по прочтении убежали в пустыню. Это нас святыми не сделает. Когда мы читаем эти страницы, мы должны сердцем понять, что было причиной того, что святой Антоний любил Бога настолько сильно. Мы должны научиться не совершать поступки, аналогичные его поступкам, а любить так же сильно, как любил он, чтобы благодаря этой любви мы готовы были бы сделать все, к чему она призывает. Он ввергал себя в терновник не потому, что именно этого хотел от него Бог. Он стремился избавиться от всего, что ему мешало в общении с Богом.
Представьте: на площади стоит миллион людей и у них на всех осталась одна буханка хлеба, одна на всей планете. Как они будут бороться за этот хлеб! И именно это делали святые, отвергая абсолютно все, что стояло на их пути ко Христу, чего бы это ни стоило. Мы так не поступаем, потому что мы любим себя и всегда волнуемся только о себе.
Когда-то у меня была привычка развешивать в келье маленькие памятки, пока монахи, которые приходили ко мне на исповедь, не стали читать их вместо того, чтобы думать о своих грехах. Так, на дверях у меня было написано: «Все Тебе, Господи. Ничего для себя». И когда я выходил из кельи, все, что я делал, было для Бога, а не для меня, и в каждом, кого я встречал, я видел Бога, а не себя.
Никто из нас не попадет в рай, если не изменится. Нет сомнений в том, что Господь любит нас больше, чем мы можем осознать. Однако вопрос о том, любим ли мы кого-то больше, чем самих себя, вызывает большие сомнения.
И вот теперь, когда я нарисовал вам эту очень негативную картину того, кто мы есть, вы можете спросить: что же нам теперь делать? И ответ прост: любите ближнего. Не терпите, не избегайте, не будьте саркастичными, — но любите, заботьтесь о благе тех, кто рядом, ищите их спасения, молитесь о них. Делайте все для того, чтобы ближнему было хорошо, желайте спасения ближнего, молитесь за ближнего.
— Батюшка, как правильно следить за тем, как выполняются послушания в монастыре?
Например, вы находитесь на корабле, на котором тысяча людей и команда, которая им управляет. Корабль сам плыть не может, капитан должен решить, в каком направлении ему плыть. Он должен решить, готов ли корабль к плаванию. Капитан — это тот, кто заводит двигатель, поворачивает штурвал. В монастыре этот капитан — настоятельница. Мы не отвечаем за направление, в котором движется этот корабль; мы отвечаем только за то послушание, которое нам дал капитан. Игуменья знает, куда вести этот корабль, она отвечает за его движение. Наше послушание — следовать в том направлении, которым ведет нас Бог.
Как-то я приехал в Ватопедский монастырь на Афон. Там был очень старый монах, который часами стоял перед алтарем с воздетыми вверх руками, не двигаясь, подобно статуе. Четки он не тянул, не пел псалмы, не совершал крестного знамения, не клал поклоны, он даже не шевелился. Игумен к нему подходил, тыкал его пальцем, но монах ни на что не реагировал. Как-то раз игумен меня подозвал и говорит:
— Видишь этого монаха? Как ты думаешь, чем он занимается? Я отвечаю:
— Думаю, он молится.
— Он не просто молится, он сейчас пребывает с Богом. Как ты думаешь, должен я сейчас к нему подойти и сказать: «Ты неправильно молишься, ты крестом себя не осенил, земной поклон не положил»?
 |
|
Схиархимандрит Иоаким (Парр) |
Псалмы, поклоны, крестное знамение — это все средства, которые должны способствовать нашему продвижению к Богу. То, к чему мы стремимся, это опыт богообщения, а не правильное соблюдение ритуала. Возьмем стакан, который сейчас стоит на моем столе. Допустим, послушание требует ставить его на определенное место. Это важно, но не настолько, чтобы опечалить чью-то душу из-за того, что стакан стоит не там, где ему положено. Почему игуменья не должна раздражаться, если стакан стоит здесь, а не там? Потому что она сама у себя украдет мир сердца, а следовательно, она украдет этот мир и у своих сестер. Находясь в монастыре, важно внимательно относиться к такому тонкому предмету, как сердечный мир. Например, вы встаете утром в плохом настроении и, уже предвкушая впереди плохой день, делаете все, чтобы так оно и было. Если вы в таком настроении выходите из своей кельи с мешком в руках и какая-то сестра случайно толкает вас, мешок падает на пол, все его содержимое рассыпается, вы сразу расстраиваетесь: «Ты что, слепая? Не видишь, куда идешь?» Сестра в свою очередь раздражается потому, что вы ей что-то раздраженно сказали, и через некоторое время ссориться начинают все, кто вас окружает. Однако если, встав утром, вы поблагодарите Бога: «Господи, дай мне смирение, Господи, измени меня, Господи, дай думать о Тебе, а не о себе», вы открываете дверь, у вас в руках тот же мешок, та же самая сестра сталкивается с вами, все рассыпается, сестра говорит: «Ой, извини», — и вы отвечаете: «Ну что ты, не переживай», — чем отличается вторая ситуация от первой? Разница заключается не в том, что вами было произведено какое-то иное действие, а в том, какова была ваша реакция на сложившуюся ситуацию. Мы не можем изменить то, что с нами произойдет, но мы будем отвечать за то, как мы отреагировали на происходящее. Вот здесь и проявляется наша вера, здесь и проявляется наша любовь, если мы живем в присутствии Бога.
У меня в монастыре был монах, обладавший несколько взрывным характером. В те дни, когда у него было плохое настроение, в монастыре разве что ядерного взрыва не происходило. В один из таких дней я подошел, взял его за руку и говорю:
— Что бы ты сказал, если бы здесь, рядом с тобой, стоял Сам Христос?
— Знаешь что, — рявкнул он, — Он-то здесь не стоит!
— Нет, Он здесь есть.
Бог здесь, среди нас, а мы Его не видим, потому что мы чрезмерно озабочены собой. На кого же мы смотрим, если не на Христа?
— Сегодня упоминали игуменью Таисию Леушинскую. У нее есть небольшая книжка, называется «Наставления новоначальной послушнице», и на одной из первых страниц наставление: «Прежде всего остального скажу тебе: главное, начни с любви». В то же время апостол говорит, что любовь — это союз всех добродетелей. Всегда задаешься внутренним вопросом: объективно видишь, что у тебя такое множество грехов, что союза добродетелей нет, но в то же время иногда чувствуешь, что действительно любишь сестер. Как это понять? Может, это мечтательное или какое-то гуманистическое представление о любви?
— Согласно Евангелию, любовь, Божественная любовь, не определяется никакими условиями. Бог любит не вследствие или не вопреки чему бы то ни было, потому что Его любовь не зависит от поведения человека. Бог нас любит. Точка. Это для нас совершенно необъяснимо. Мы терзаемся вопросом: «За что Он нас любит?», потому что мы не знаем, что такое любовь.
Я помню, однажды ко мне подошел монах и говорит:
— Батюшка, простите, но любить вас для меня сложнее, чем любого другого человека.
Я ему ответил тогда:
— Очень хорошо, хотя бы в этом мы с тобой сходимся во мнениях.
Любовь — это не сентиментальность, это не чувство. Любовь — это вера.
Мы говорим: «Я чувствую, что Бог рядом со мной». Это ужасно недалекое заявление! Бог вовсе не рядом, Бог полностью внутри нас! Все дело в том, что мы этого не осознаем, но Он тем не менее именно там, несмотря на то, способны вы Его разглядеть, почувствовать, узнать или не способны. Он там есть, это вас нет там, где есть Он.
Никого нельзя заставить любить. Делать добро ближним без любви — это не любовь. Каждый знает, и я сам это испытывал, когда кто-то делает нам что-то искренно, по любви, или же по снисхождению и просто терпя нас. И когда кто-то вас действительно любит, вы также это знаете. Объяснить это невозможно, это некая мгновенная связь, возникающая между вами. Это — настоящее.
Когда вы встречаете кого-то, у кого на сердце мир, вы еще не знаете, чем именно он обладает, но вы хотите быть этому причастными. Вы видите цельность этого человека.
Братия мне говорят: «Батюшка, почему ты такой мягкий? Давай выгоним из монастыря такого-то брата». Я отвечаю: «По той же причине, почему я не прогоняю вас, — я его сюда не приводил, Бог сюда привел этого человека и Бог, если нужно, изведет его отсюда». Безумие… От меня хотят, это чтобы я поменял поведение этого человека. Но они не хотят вознести этого человека своей любовью до состояния цельности. Они меня просят контролировать то, что их раздражает в этом человеке. Это не любовь.
Итак, вот за что мы боремся каждый день: все ради Бога, ничего ради нас. Каждый в монастыре, несмотря ни на какие свои послушания, должен присутствовать на богослужениях.
Мне говорят:
— Я только что цемент залил, застынет.
Я отвечаю:
— Иди, молись, пусть застывает. Проще заново залить цемент, чем научить нас молиться.
Один из братьев мне однажды сказал:
— Батюшка, с этими службами невозможно закончить никакую работу! У нас никогда не хватает времени для того, чтобы можно было полноценно потрудиться!
Я ему отвечаю:
— Единственная причина, по которой ты сюда пришел, — это работать над своей душой. Зачем ты тратишь свою энергию на все эти пустяки?
Я верю, что монастыри оказываются в большой опасности, когда монахи не хотят, не любят и не стремятся молиться. Вы можете придумать что-то такое, что сделать более необходимо, чем молиться? Что вы, что с вами? Это не означает, что со временем вы не почувствуете, что молиться тяжело. Но тогда вы должны будете осознать, что подобное состояние говорит не о том, что молитву можно оставить, но что вы поражены грехом себялюбия.
 |
|
Схиархимандрит Иоаким (Парр). Беседы на Русской земле / Пер. с англ. — М. : Изд-во Сретенского монастыря, 2013. — 256 с. : ил. |
Я расскажу вам еще одну историю. Я стал монахом на Святой Горе Афон, в Ильинском скиту. Недалеко от этого скита есть место, где живут пустынники, называется оно Капсала. Там, наверное, около сорока келий, которые располагаются в лесу, в каждой из них живет примерно по четыре-пять монахов. Однажды я служил всенощную под праздник Воздвижения Креста Господня. Когда я вышел на каждение в храм, я увидел благообразного, очень просто, но аккуратно одетого старого монаха. Все, кто был в храме, подходили и брали у него благословение. Я подумал, что это священник. Во время канона он зашел в алтарь и попросил выслушать его исповедь. Я согласился. И когда он начал исповедоваться, выяснилось, что он епископ. Чуть позже я предложил ему послужить вместе, но он отказался и сказал, что больше не служит, так как по приезде на Святую Гору принял великую схиму и теперь он просто монах, хотя и в епископском сане.
На следующий день после Божественной литургии и трапезы он попросил разрешения остаться в монастыре на пару дней. Мы начали беседовать, и я попросил его рассказать о себе.
Епископ ответил:
— У меня жизнь такая же, как у всех остальных. Я грешник, продолжаю грешить и пытаюсь остановиться.
Тогда я его спросил:
— Как получилось, что вы, епископ, оказались на Афоне?
И он рассказал следующее.
— Я учился на богословском факультете в Афинах и был лучшим студентом на курсе. Во время выпускных церемоний Александрийский патриарх, который в этот день обратился к выпускникам с приветственной речью, а затем выдал дипломы об образовании, попросил греческого архиепископа: «Я хочу, чтобы этот молодой священник преподавал в моей семинарии. Церковь Александрии погибает, нам нужны образованные люди, чтобы помочь Церкви». Они провели переговоры, и на три года я уехал в Александрию. Однако вместо трех я провел в Александрии десять лет, и меня рукоположили во епископа. Прошли годы, и однажды зимним дождливым и туманным вечером, после того как я прочитал очередную лекцию в Университете Аристотеля, по дороге домой на своей машине я попал в аварию. «Скорая» отвезла меня в реанимацию. Когда я пришел в себя, врачи мне сказали: «Вы были в тяжелой аварии. Мы должны проверить, не поврежден ли у вас головной мозг». Тогда я попросил позвать ко мне священника. Оказалось, что в той же больнице лечится какой-то монах-святогорец, который и пришел меня навестить. Он был низкорослый и какой-то очень грязный. Я начал исповедоваться ему, а он вдруг стал говорить, что мне надо перестать быть таким напыщенным человеком, ехать на Святую Гору и становиться настоящим монахом. Я должен был, утверждал он, перестать разъезжать по всему миру и делать вид, что я очень важная фигура. Я очень на него разозлился и выгнал вон из палаты. Но этот случай надолго врезался мне в память. С одной стороны, я разозлился настолько, что у меня даже заболело сердце. С другой стороны, я понимал, что то, о чем говорил этот монах, является правдой, которую я не хотел слышать.
Через некоторое время меня выписали, и мною уже заинтересовался Вселенский патриарх. Он пригласил меня на одно мероприятие, где я должен был обратиться к присутствующим с приветственной речью. Но как только я начал выступление, у меня случился сердечный приступ. Я упал, перевернул стол, и меня снова увезли в реанимацию. В больнице я периодически терял сознание, и докторам пришлось основательно со мной повозиться. И, находясь между жизнью и смертью, я взмолился: «Матерь Божия, если Ты меня сейчас спасешь, я Тебе обещаю, что поеду на Святую Гору Афон и всю оставшуюся жизнь посвящу покаянию». Матерь Божия меня спасла, а я на Святую Гору не поехал.
Я пришел к патриарху и сказал:
— Владыко святый, я обещал Божией Матери уехать на Святую Гору. Отпустите меня.
Патриарх говорит:
— Да ты просто бредил — мало ли что в таком состоянии наобещаешь! Ты жив, так что не переживай.
Я начал умолять патриарха, но тот ответил:
— Ты должен быть послушен Церкви. Церковь тебя сделала епископом, слушайся и трудись.
Каждый год я приносил патриарху свои прошения, но он меня все не отпускал. И вот однажды, когда я, видимо, уже основательно ему надоел, он сказал:
— Я даю тебе еще три года, отработай их, а потом поедешь на Святую Гору.
Через три года я поехал. О монашестве я не знал ничего. Я был толстым епископом с мягкими, нежными руками. Я носил красивые итальянские ботинки на тонкой подошве и шелковую рясу. И в таком виде в один прекрасный день я ступил на землю Афона. В Дафни меня встретили монахи и спросили:
— Владыка, к кому вы приехали?
Я им ответил:
— Я ищу одного монаха, — и я описал им того маленького, грязного чернеца, который посетил меня когда-то в больнице.
Монахи стали расспрашивать меня:
— Как его зовут? Где он живет?
Но я ничего о нем не знал и только снова описал им, как он выглядит.
А мне говорят:
— Все так выглядят на Святой Горе.
Я расстроился, мне нужно было найти монаха, который меня сюда направил.
Тогда один из братии мне сказал:
— Если такой старец существует, то он, наверное, живет в самом дальнем углу Святой Горы, в Карулии. Поднимись на гору, возможно, что там ты найдешь своего старца.
Я пошел. Пока я взбирался на гору, я весь вспотел, камни прокалывали мои итальянские ботинки, и я так устал, что думал, что умру по дороге.
Однако монахи мне все говорили:
— Иди дальше, старец там, иди дальше.
И вот наконец кто-то мне сказал, что я почти дошел. Передо мной стояла маленькая келья с одним закрытым ставнями окном. Ее окружала каменная стена, а вид, открывавшийся с горы, был такой, что хотелось уметь летать.
У кельи стояла очередь из нескольких монахов. Я хотел было пробраться вперед, но меня одернули и заставили стать позади всех.
А я был епископом и в очереди ждать не привык. Я разозлился, но решил стоять и ждать. И вот выходит келейник старца и говорит мне:
— А вам-то что нужно?
— Я старца пришел увидеть.
— Старец устал, он сегодня весь день принимал братию, а сейчас пошел спать. Сегодня он с тобой встретиться не может.
— Но я проделал такой длинный путь, я на гору взобрался! Что же мне делать?
— Завтра приходи.
— У меня нет места, куда идти.
— Все на земле спят, и ты ложись и спи.
В эту ночь я ночевал на улице. Я не спал всю ночь. Приходит утро, выходит монах и объявляет:
— Старец сегодня никого не принимает, он будет молиться.
Я не мог поверить тому, что слышал. Еще один день пропал впустую. Я так долго добирался, идти мне было некуда, и я решил ждать. Этот день я провел под деревом, пытался помолиться, но все, о чем я мог думать, — это то, как я был обозлен на старца.
На следующее утро монах подходит ко мне и говорит:
— Ты все еще здесь? Ладно, ты терпеливо ждал, заходи, старец с тобой поговорит.
Я зашел. Старец меня встретил и спрашивает:
— Что тебе надо?
— Я хочу быть монахом, — отвечаю я.
— А почему ты сюда пришел, если хочешь быть монахом?
Я ему рассказал свою историю, как в больницу ко мне приходил один святогорец.
Старец спросил:
— Как давно это было?
— Тридцать два года назад.
— Ты в своем уме? Он давно уже умер! Ты же сам сказал — маленький, старенький, да и тридцать два года уже прошло! Да и ты здесь не выживешь.
Я спрашиваю:
— Почему?
— Потому что ты никогда не сможешь выполнять то, что я тебе буду говорить. Чем ты занимался до того, как сюда пришел? — спросил меня старец.
— Я епископ.
Старец схватился за голову:
— Боже мой! В жизни только от женщин бывает больше искушений! Уходи отсюда.
Я взмолился:
— Я тебя прошу, помоги мне стать монахом.
Он мне говорит:
— Я тебе разрешу остаться в келье, но только с одним условием.
— Я попытаюсь.
— Нет. Ты должен сказать: «Я это сделаю, старец», потому что если ты говоришь «я попытаюсь», ты уже сдался.
— Я это сделаю, старец.
— Хорошо. Тогда вот что. Я тебе не разрешаю разговаривать ни с кем, ни со мной, ни с теми, кто ко мне приходит. Ни с кем! Только тогда, когда я тебя попрошу что-нибудь сказать, тогда ты можешь говорить.
И он дал мне послушание заниматься всеми домашними делами.
К старцу всегда приходили гости. Я готовил чай, мыл посуду и слушал. И всегда мне хотелось что-нибудь сказать, когда старец разговаривал с гостями. Какой-то монах приходил, рассказывал о чем-то: «Вот Григорий Палама сказал…» — но я-то точно знал, что это вовсе не Палама сказал! Я ему хотел сказать: «Идиот! Это не Палама сказал, это сказал другой святой». Внутри меня все кипело, и это продолжалось годами. Через какое-то время я успокоился, уже ничего не слышал, просто мыл посуду, творил свою молитву, подавал чай. Как-то утром я пришел к старцу начать свой обычный день, свое послушание, а старец мне говорит:
— А вот теперь можешь говорить.
Я подумал и ответил:
— Мне нечего сказать.
Старец мне говорит:
— Родной мой, когда ты сюда пришел, тебе уже тогда нечего было сказать, но ты этого не знал. Когда ты покидал мир, ты думал, что весь мир в тебе нуждался. А сейчас посмотри, нуждается он в тебе по-прежнему? Да и раньше-то он в тебе не нуждался. Единственное, что нам нужно в жизни, это Бог.
Вот такую историю мне рассказал этот епископ.
Вы нуждаетесь в Боге. Больше вам не нужно ничего. Никто не нуждается ни в едином вашем слове.
Если вы сейчас пойдете в свои кельи и вместо того, чтобы молиться, без благословения ляжете спать, вы глупы.
«Господи, я хотела сегодня помолиться, но так устала…» Ох, замечательное оправдание! Бог скажет: «Я хотел тебя сегодня утром разбудить, но Я тоже устал». Мы же это от Бога не слышим.
Я стараюсь совершать молитвы вечером стоя, но из-за болезни я вынужден опираться на аналой. И что делать, иногда засыпаю. Один раз я проснулся под аналоем, сильно испугался, потому что не мог понять, что произошло, — оказалось, что я заснул и перевернул на себя аналой. На шум прибежал один из монахов и сказал взволнованно:
— Батюшка, с вами все в порядке?
— Да, не волнуйся, — ответил я, — я просто молился.
— Ага, — хмыкнул он в ответ, — я вижу.
Так что сейчас, заканчивая беседу, я говорю вам: идите, переворачивайте теперь ваши аналои. Лучше заснуть за аналоем в молитве, чем засыпать без всякой молитвы. Желаю вам доброй молитвы, но не желаю вам хорошего сна.