Что скрывать, бывает такое. Пришли мы в храм на службу – скажем, на всенощное бдение – с самой насущной духовной потребностью, то есть в том состоянии, когда нам действительно надо и мы всем существом это чувствуем. А в храме почему-то всё – или, по крайней мере, многое – не так, как нам бы хотелось и как вообще требуется.
Начинающий чтец бормочет шестопсалмие, спотыкаясь на каждом слове; на клиросе, напротив, читают со скоростью автоматной очереди: ни слова не разберешь. Половина хора болеет, у оставшейся половины дело не ладится – ошибка за ошибкой. Регент расстроен, никак не соберется и не заставит собраться певчих. Алтарник опять что-то перепутал, батюшка явно раздражен, да к тому же и не тот батюшка служит, которого видеть хотелось… И мы падаем духом. И сползаем в уныние. А плоды уныния – раздражение и обида на всех и вся. И мысли типа «Зря пришла – одно расстройство».
Ответить этому не так сложно: достаточно напомнить себе о том, что в храм мы приходим не ради изменений в собственном внутреннем состоянии. Внутренние перемены происходят, конечно, и должны происходить, но они не самоцель, они суть следствие. А в храм-то мы приходим – ради Бога, ради того, чтобы Ему служить, потому и называется богослужение богослужением. И если кто-то другой не очень хорошо, не очень умело или даже просто лениво свое служение несет, это нашей собственной лени и внутреннего нерадения (с унынием, раздражением и прочим) никак не оправдывает. Но дело даже не только в этом. Дело еще и в том, что такая вот «неудачная», «незадавшаяся» служба может сослужить очень хорошую службу нам, то есть научить нас чему-то очень важному. Это я недавно открыла для себя на собственном опыте.
Нет, я не хочу сказать, что это все неважно или простительно. Как говорит один мой знакомый церковный чтец – очень, кстати, хороший: «Божие дело делаем, Ему Самому служим – лучше мельничный жернов на шею, чем небрежение». В богослужении мелочей нет, конечно, и все должны действовать на пределе собственных сил. Но в том-то и дело, что силы человеческие ограничены. И даже самый лучший настоятель не может дать гарантий, что у него всегда всё будет исключительно хорошо; что он вовремя справится с любой ситуацией: и заболевшему чтецу достойную замену найдет, и трудного алтарника перевоспитает, а нет – так уволит и тут же другого возьмет – почти идеального…
И нам, прихожанам, не стоит, наверное, так рассуждать: «Мы к вам, отец такой-то, пришли, а вы уж будьте добры – обеспечьте здесь нам полный порядок и высокое качество». Потому что в Церкви мы – не потребители услуг, не клиенты, а, прежде всего, члены общины – христианской семьи. И этот кадровый дефицит, нехватка людей, способных хорошо прислуживать в алтаре, хорошо читать, петь – он ведь в нас имеет причину, в нашем православном народе. Обратим внимание хотя бы на одно обстоятельство: за последние годы в храмах мужчин прибыло, но женщины по-прежнему составляют большинство, да не простое, а подавляющее. На иной всенощной окинешь храм взглядом: одни платочки! Хорошо, если один прихожанин на десять прихожанок приходится, а не на двадцать. Откуда же взяться толковым пономарям, сильным чтецам? Будем рады тому количеству, в котором они у нас есть-таки.
Один мой знакомый (не саратовец), будучи недоволен службой в конкретном храме и действиями тамошнего священника, пошел жаловаться правящему архиерею.
– А у вас самого, – спросил архиерей, – канонических препятствий к рукоположению нет?
– Что?..
– Вы, насколько я знаю, примерный семьянин, образование у вас высшее, воцерковлены давно, вредных привычек не имеете. Поступайте на заочное в семинарию, через год мы вас рукоположим во диаконы, а там, глядишь, и до настоятеля дорастете – у нас это нынче быстро. И наведете в том же храме порядок.
– Да что вы, владыка! У меня совсем другие планы на жизнь!..
С той поры этот мой приятель архиереям на священников не жалуется.
Не так давно случилось мне страшно нервничать и даже, прямо говоря, разозлиться во время вечернего шестопсалмия. Желание подойти к чтецу и спросить его: «Для кого вы сегодня читали?!» – нарастало по мере продвижения бедняги от 3-го псалма к 142-му. На «уны во мне дух мой» парень был уже весь в поту. Я стояла рядом, потому заметила это… И до меня, наконец, дошло: он читает впервые, очень волнуется; чувствует, что читает плохо и именно от этого – от испуга и стыда – читает еще хуже…
Моя злость прошла; желание отругать сменилось желанием подбодрить, утешить, сказать что-то теплое…
Но я подумала еще и о другом. Как ни коряво читал шестопсалмие этот мальчик, я разбирала текст – то есть различала слова – нормально. И неумелость чтеца совсем не мешала мне делать то, ради чего мы собственно и приходим в храм: сердцем следовать за словами священных песен, переживать произносимое. Почему же я этого не делала? Я была занята иным, а именно – своими претензиями к чтецу и к настоятелю, который не нашел никого пограмотней. Своей досадой – на то, что все здесь сегодня не так, как мне хотелось. И потому мне было уже не до псалмов. Теперь открываю Псалтирь и читаю – то бездонное, то скорбное и торжествующее, что поднимает человека над землей… и что прошло в те минуты мимо моего сознания: «Имене Твоего ради, Господи, живиши мя, правдою Твоею изведеши от печали душу мою…» (Пс. 142: 11).
Богослужение всякий раз проверяет нас на цельность, на подлинность нашей жизни – именно жизни внутренней. «Пребывание в храме – отражение всей жизни. Как живем, так и в храме себя держим». Это мысль святителя Феофана, затворника Вышенского. Богослужение спрашивает нас, чем мы живем, что для нас главное, чем определяется состояние нашей души: преходящими эмоциями (тем же недовольством, раздражением, обидой и т.д.) или непреходящим смыслом? Естественными душевными симпатиями и антипатиями – к священнику или к кому-то еще – или любовью к Богу? «Неудачное» (если мы решимся употребить это не совсем корректное определение) богослужение проверяет нас, как мы видим, ничуть не хуже, чем «удачное», – только по-своему. Из чего не следует, конечно, что недостойное служение может быть оправдано.
Действительно, когда человек старается изо всех сил, но у него не получается, – к этому можно терпимо, с пониманием отнестись. А как быть, когда не стараются? То же «автоматное» чтение, явно механическое, без ума и без сердца – может ли не вызывать гнева? А когда певчий на клиросе «работает голосом», одновременно рассылая эсэмэски, чуть ли не кроссворд разгадывая? А небрежность и неряшливость священника – ведь и с этим приходится сталкиваться…
Да плохо это всё, конечно. Очень плохо. Но – «дай ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего» (великопостная молитва Ефрема Сирина). Вам не случалось во время Херувимской песни думать о ремонте квартиры? А на простом нетерпении: «Как долго… устала, скорей бы» – не приходилось себя ловить? А домашние молитвы проговаривать механически, совершенно ничего не соображая и не чувствуя? Мне приходилось, и не раз, не два, не три. А ведь если вдуматься, это ничуть не меньший грех, чем описанное выше. Просто он невидим и неслышим для окружающих.
Иногда бывает так, что священник служит недостаточно хорошо или к прихожанам не очень внимателен или даже раздражителен против воли – просто от усталости, от навалившихся трудностей и бед. Чем возмущаться, подумаем лучше, как ему помочь. Иногда для этого нужно подмести и помыть окна в храме, а иногда – просто улыбнуться и сказать: «Спаси Господи вас, батюшка, за службу». Да и не ему одному…
Жаль, что незадачливому чтецу шестопсалмия я ничего поддерживающего так и не сказала. Утешением, но вместе и упреком мне служит то, что я сумела-таки заметить во время той всенощной удивительное, спокойное и доброе терпение немногочисленных прихожан. Они принимали всё как есть, они не имели бы ни к кому никаких претензий – даже если бы всё было вдвое хуже. И это удивительное, трогательное отсутствие претензий – даже в тех случаях, когда претензии, кажется, были бы вполне законны – я, слава Богу, наблюдала в церкви не раз.